По приглашению Ельцин Центра 20 апреля со зрителями встретился народный артист России, бессменный лидер «Машины времени» Андрей Макаревич. Он не планировал петь старые хиты, хотя публика подобралась именно выросшая на песнях-манифестах легендарной группы.
Билеты были распроданы за два дня. Организаторам пришлось выставлять дополнительные ряды стульев. Люди стояли в проходах, сидели на ступеньках, слушали выступление поэта и композитора в фойе Конференц-зала. Приветствовал гостя мэр города Евгений Ройзман, который признался, что всегда хотел послушать именно стихи Андрея и вот, наконец, его мечта сбылась.
Незадолго до встречи Андрей провел экскурсию «От первого лица» в Музее Б.Н. Ельцина. Помогала ему в этом опытный журналист и заместитель исполнительного директора Ельцин Центра Людмила Телень.
– Мы с вами находимся в «Лабиринте истории ХХ века», в котором представлены и официальная история, и то, как это было на самом деле. Нам говорят, что мы оскорбляем чувства верующих в прекрасный Советский Союз и что сталинская реальность – то, как она здесь представлена – абсолютно не уместна. Что вы думаете по этому поводу?
– Если мы хотим продолжать считать историю наукой, а не прислужницей пропаганды и идеологии, то властям надо смириться с тем, что она чаще всего бывает жесткой. Не надо сочинять, не надо переписывать историю. И вообще желательно знать правду об истории своей страны. Никакого криминала здесь я не увидел, ничего такого, о чем нам не говорили бы в газетах и по телевидению.
– Мы с вами учились в школе по тем картинкам, которые представляют здесь официозную сторону истории. Скажите, когда вы впервые засомневались в том, что вам говорят правду?
– Думаю, это произошло в восьмом или девятом классе, когда я прочитал «Архипелаг ГУЛАГ».
– Где вы его взяли?
– Где-то взял. Просили в метро не читать, никому не показывать и утром – вернуть. А том, если помните, солидный.
– Мама с папой об этом знали?
– Конечно, нет…
– Расскажите о своих впечатлениях.
– Это было воздействие на физическом уровне, ужасающе сильное. Помимо того, что это хорошо написано, это еще и такая плотная, такая безжалостная информация, подкрепленная фактами и документами.
– Вы говорили, что отношения с советской властью были достаточно неприязненными. В какой момент это началось?
– Отношениями с властью я не интересовался. Вообще не задумывался об этом. Неприязненными они стали по мере того, как нас в то время начали прижимать. Прикрывать приходили люди в штатском и говорили, что мы не так играем, не то поем. Все понимали, но прикрывали свой зад, спасали собственную шкуру. Я никак не мог понять, кому мы мешаем.
– Это было в студенческие годы?
– Да, и позже. Особенно лютовали товарищи в 77-79-м годах.
– Я помню 1982 год, когда «Комсомолка», в которой я тогда работала, опубликовала статью «Рагу из синей птицы».
– Ее написал Николай Кривоман, здоровенный, бородатый дядька, такой краснолицый, царство ему небесное. Мы уже были довольно известны, ездили с гастролями по стране. Насколько я помню, она состояла из двух частей. В начале нас клеймили позором за гастроли в Красноярске, обвиняли музыкантов в надуманной игре в пессимизм, и в том, что мы «декларируем с эстрады равнодушие и безысходность». Вторая часть и вовсе состояла из открытого письма красноярской интеллигенции во главе с Виктором Астафьевым, которые заявили, что наше выступление «пением назвать нельзя», а назвать это можно «пересаживанием на нашу советскую почву чужого западного дерева», которое, как известно, не плодоносит.
– Помню, что редакция раскололась. Нас буквально завалили письмами.
– Кстати, сейчас представить такое практически невозможно. Что-то произошло с людьми. А тогда нас здорово поддержали.
– Для вас это была драматическая история?
– «Комсомольская правда» была в то время директивным органом. Министерство культуры тут же прореагировало, и нас сняли с гастролей. И если бы не то количество писем от читателей, нас бы расформировали. Случись это пораньше, отправили бы лес валить. А тогда отделались легким испугом. И они испугались и свели все к какой-то сомнительной полемике. У меня лежит письмо Чубайса, страницах на двенадцати, который в те времена был просто студентом. Он довольно аргументированно, с цитатами из наших песен, не соглашался с Астафьевым, говорил, что тот неправ. Самое поразительное, что Астафьев ему ответил, правда, как-то уж очень некрасиво. Написал: «Вероятно, вы правы, не стоило мне подписывать этого письма про всякие «Машины времени», которые молью сидят на иностранных пиджаках с шестиконечными звездами с берегов Мертвого моря». Я такого махрового национализма не ожидал.
– Это послужило уроком для вас? Вы стали осмотрительнее?
– Об этой истории я узнал значительно позже, спустя лет пятнадцать, когда это письмо мне подарил Анатолий Борисович. Нас спасало то, что даже в те советские времена все концертные организации были сугубо коммерческими, а мы при наших десятирублевых ставках приносили им доход, как средней величины заводик. На эти деньги жили и народные коллективы, и какие-то оркестры, и им, конечно, было не интересно нас терять.
– А вы понимали, что именно раздражало? Вы же не пели политических песен, не держали фиги в карманах?
– Нет, ну маленькие-то фиги у нас были. Другой такой масштабный наезд на нас был со стороны прославленных советских композиторов, от которых все авторские куда-то уплыли к тем, которые и играть то не умеют, а главное их песен не поют. А Российское авторское общество тогда честно считало все отчисления. И они посчитали своим долгом черкнуть письмецо в ЦК партии, и появилось постановление, по которому получалось, что мы имеем право петь только восемнадцать процентов собственных песен, а остальное – то, что нам предложит Союз композиторов с соответствующими отчисления.
– У вас было ощущение, что это навсегда?
– Я тогда прочитал «Бодался теленок с дубом», и у меня возникло стойкое ощущение, что осталось уже недолго.
Андрей Макаревич в Музее Бориса Ельцина
Видео: Александр Поляков
– Хочу показать вам удивительный экспонат: дверь, за которой расстреливали заключенных, видите – с отверстиями от пуль. А рядом подлинный документ: справка с просьбой отчислить студента из ленинградского ВУЗа, по причине его расстрела. Вот так простенько.
– Самое страшное, что это было буквально вчера, оно как-то проросло сквозь всю нашу историю.
– В одном из своих интервью вы назвали перестройку смешным временем. Почему?
– Она была невероятно наивной. Наивными были не только Горбачев, но и мы, вся страна. Нам казалось, вот оно случилось чудо расчудесное. И все сейчас само попрет. А на самом деле надо было засучить рукава и приниматься за работу. Но нам хотелось увидеть мир. И мир, кстати, затаив дыхание, наблюдал за нами.
– Мы стоим перед письмом, которое в 1987 году написал Ельцин Горбачеву. Для меня всегда оставалось загадкой, зачем он это сделал, на что рассчитывал? Что Горбачев его поддержит? Зачем вообще пишут письма руководителям страны. Вот вы, по-моему, не один раз писали Путину.
– Я только ему и писал. Есть вещи, которые выводят из себя, и которые ты считаешь неприемлемыми, и не можешь молчать. А кому писать? У нас и сегодня все решает один человек. Давно я этого не делаю, позиция моя не поменялась. Кому надо, знают о ней, а кому не надо, то им и знать нечего. Но даже я не исключаю того, что может произойти чудо. Почему нет?
– Что из тех лет всплеска культурной жизни вам запомнилось?
– Сейчас трудно что-то выделить, тем более, что мы, наслаждаясь свободой, двадцать четыре часа в сутки занимались собой. Мы писались у нас и пробовали записываться за границей. Столько сразу возможностей открылось. На нас смотрели как на марсиан и относились действительно по-человечески. Есть политики, которые живут своей жизнью, а есть простые граждане, которые живут совсем по-другому. Собственно, из них и состоит планета.
– Вас хорошо встречали?
– Нас очень хорошо встречали: мы же были длинноволосые, играли рок-н-ролл, говорили по-английски. Дружеское отношение к нам сохранялось очень долго. А теперь я все чаще вижу страх.
– Вы помните, каким вдруг другим стало телевидение?
–Я очень хорошо это помню и в этом полностью заслуга Бориса Николаевича. Это то, чего у него никто не отнимет. Ельцин никогда не зажимал прессу, даже когда его ругали и над ним подшучивали, он не устраивал гонений на журналистов. Он не запретил даже передачу «Куклы», хотя его подталкивали к этому.
– Где вы были 19 августа 1991 года?
– В средней полосе России. Мы в растерянности отыграли концерт и поехали в Москву. Поезда были забиты под завязку, все стремились в Москву. Приехали в дождь. Меня сразу же позвали к Белому дому. Но мне совесть не позволила пойти туда, где сухо и тепло. Я так и остался на ступеньках. Рядом со мной стоял дед со «Спидолой» на груди, от него мы и узнавали все новости.
– Пойдем на баррикады?
– Я потрясен, я знаю, кто это делал, это замечательно. Таким и должен быть современный музей. Настоящим и производить именно такое, мощное воздействие.
– Для вас распад СССР был катастрофой?
– Нет. Я считал, что это естественный процесс, и он абсолютно неизбежен. Личной трагедии для меня в этом не было. Важно, чтобы все это произошло бескровно. Вы удивлены, но у меня имперское сознание отсутствует как факт.
– У вас была попытка заниматься бизнесом?
– У меня отсутствуют качества, для этого необходимые. И у меня нет на это времени. Мне интереснее играть на гитаре. Меня пытались втянуть в разные коммерческие проекты. Но у меня плохо с цифрами. Когда мы открывали клуб «Батискаф», я был скорее его лицом.
– Что стряслось с вашим ваучером?
– Где-то лежит у меня в доме. Но я несколько раз переезжал, мог и потеряться. Но попробую, поищу. В музее хорошо воссоздано время. Всплывают даже запахи и звуки. Кажется, это называется психосоматикой.
– Вы помните октябрь 1993 года?
– Очень хорошо помню. Я был на стороне Бориса Николаевича, уж очень мне не нравились эти жуликоватые ребята из Государственной думы.
– Мы с вами в зале Конституции. Оказалось, что просто чтение статей из Конституции производит сильнейшее эмоциональное впечатление.
– Если бы она работала, впечатлений было бы гораздо больше. Все было бы у нас просто замечательно.
– Вы участвовали в предвыборной кампании Бориса Николаевича? Как вы считаете, художник, творец должен участвовать в агитации?
– А чем художник от гражданина отличается? Я так «нанюхался» коммунистической партии, что даже был доверенным лицом Ельцина. Он все мне твердил, что нужна национальная идея. А я считаю, что национальная идея состоит в том, что народ должен жить хорошо.
– А это кремлевский кабинет президента. Вы помните, где услышали его последнее обращение?
– Помню, я был дома. Его слова были неожиданными и очень человечными.
Как только закончилась экскурсия, Андрей поспешил в конференц-зал. Его приветствовали аплодисментами. Он читал стихи. Исполнил несколько новых песен. Все это время люди передавали записки на сцену, к окончанию творческой части их набралось изрядное количество.
Андрей Макаревич. Посвящение Михаилу Жванецкому
Видео: Александр Поляков
– Верите ли вы в людей?
– Моя вера в людей никогда не менялась. Может быть, в молодые годы я был более идеалистично настроен. Например, был убежден, что если человек хороший музыкант, то он просто не может быть плохим человеком. Пару раз нагрелся на этом, пока понял, что музыкант – это все-таки профессия. Сейчас ловлю себя на том, что человечество в целом на трезвую голову полюбить уже не получается. Принимаешь семьдесят грамм и ситуация начинает меняться. Но человечество и люди – это не совсем одно и тоже. Я в людей по-прежнему верю потому, что частичка бога есть в каждом, просто не все об этом помнят, а некоторые так даже не догадываются.
– Многие ли ваши друзья разочаровали вас после того, как вы открыто обозначили свои политические взгляды?
– Своих политических взглядов я никогда не скрывал. Не было нужды. Друзья – они потому и друзья, что ты с ними совпадаешь и в этом тоже. И во вкусах, и во взглядах, и в убеждениях. И в представлениях о том, что хорошо, что плохо. Есть знакомые, с которыми я разошелся во взглядах, но тут я придерживаюсь такой точки зрения: я с этим человеком в восьми вопросах из десяти совпадаю; в двух не совпадаю. Ну, что ж теперь делать? Это его право. Но это же не значит, что ему надо морду бить. Может, я с ним просто чуть пореже вижусь. Не помню, чтобы я с кем-то разругался. Каждый в конце жизни будет сам отвечать за то, что он говорил, во что верил, чем занимался.
– Как вы считаете, движется ли РФ к формату СССР?
– Уже не получится. Может быть, кому-то этого и хочется. Но не получится потому, что Советский Союз существовал совершенно в других условиях. Не было интернета, мы жили в информационном вакууме. Очень легко было повесить железный занавес и убедить людей, что черное это белое, и люди верили. Сейчас тоже верят, но опустить такой занавес уже не получится. Я много путешествую, снял несколько фильмов про свои путешествия, и у меня с каждым годом растет ощущение, что Земля очень маленькая, и она болеет. Ей, вообще, сейчас нехорошо. Эти ураганы и землетрясения, необъяснимые изменения климата, жизнь в океанах исчезает прямо на глазах, и то, что происходит между людьми – все это звенья одной цепи. На нас влияют солнце и космос. Надо это пережить, оставаясь человеком – нормальным, разумным, не озлобленным. Желательно слушать поменьше вранья и поменьше истерик.
– Помните ли вы, как были среди защитников Белого дома?
– Будто это было вчера. Шел проливной дождь. Мы сидели на ступеньках. Люди из инициативной группы подумали, что если я буду петь, то таким образом они удержат людей, которые стояли живым кольцом. Напрасно они так думали – никто не расходился. Все, кто там был, готовы были стоять до конца. Но чтобы доставить им какое-то удовольствие, туда приволокли колонки, и я все время ждал, что сейчас коротнет, и мне по губам даст 220 вольт. Однажды я это испытал – крайне неприятно. Привезли ужасную гитару, которую было уже не жалко, видимо, походную. Народ требовал «Битву с дураками». И я ее несколько раз исполнял.
– В конце недели здесь состоится фестиваль «Остров 90-х». Каково ваше отношение к этому времени? И к фигуре первого президента? И к идее этого музея? И еще спасибо, что вы есть.
– Это моим родителям спасибо, что я есть. Музей у вас замечательный. Я был на открытии. Сегодня здесь второй раз. Еще раз убеждаюсь, как все великолепно задумано. Мы привыкли, что при слове «музей» представляется нечто пыльное и скучное. Но этот музей сделан режиссером, и это сразу видно. Проходя по залам, ты как будто заново переживаешь эту пьесу. У нас в стране всего два таких музея. Это Центр толерантности в Москве и Музей Ельцина – здесь. Он абсолютно такой, каким должен быть музей.
Что касается 90-х. Это странно, но я больше помню конец 80-х, потому, что уж больно сильным было тогда перестроечное потрясение, когда все рухнуло за два дня. Оказалось, что все можно. Я не верил, что доживу до этого. Думал, это произойдет лет через 200-300. 90-е были разными. У меня обрывочные воспоминания. С одной стороны, это было время бандитское. Помню, все время присутствовало чувство какой-то опасности – идешь и оглядываешься. Хотя надо сказать, братва к «Машине времени» относилась исключительно хорошо и билась за право ее охранять. Совершенно бесплатно. Отличное было время, прежде всего потому, что оно было свободным. Мы были молодые, веселые – нам никто не мешал. Мы делали то, что должны были делать и это такое великое счастье. За это Борису Николаевичу низкий поклон и большое спасибо.
– «Скажи мне, чему ты рад?»
– С памятью я теперь не особенно дружу. Рад, что имею возможность заниматься любимым делом. Рад, что меня никто не заставляет заниматься чем-то другим. Рад, что родные мои и близкие – тьфу-тьфу, по дереву стучу – все живы и здоровы. Рад, что весна, любимое мое время года. По-моему, это уже не так мало.
– Удается ли вам читать книги в этом сумасшедшем ритме жизни? Что из прочитанного произвело на вас впечатление?
– Читаю обычно в дороге – в самолете, в поезде. Последних две книжки, что я за собой возил – это Лев Рубинштейн «Знаки внимания» и Петр Вайль. Мы с Вайлем были очень дружны, до его неожиданной и нелепой кончины, как у Аксенова. Каждый из них повторил судьбу другого. Василий Павлович Аксенов до последнего дня бегал, был спортивный, любил играть в баскетбол. Его как-то спросил Евгений Попов: «Что ты все бегаешь?» Василий Павлович ответил: я их хочу пережить!» И надо сказать, ИХ он пережил. Лева, слава богу, жив, я от чтения книг и от общения с ним получаю большое удовольствие.
– Любите ли вы песни Высоцкого? Какая вам нравится? Исполняете ли вы их? И еще, скажите как Стрелец Стрельцу, какое наше главное качество?
– Никогда не старался запоминать его песни. Я категорический противник этих ежегодных вакханалий, когда артисты кино и балета чудовищно исполняют их. Уверен, Владимиру Семеновичу ничего из этого было бы не надо. Его надо не петь, а внимательно слушать. Но оказалось, что все его песни я знаю наизусть. Когда стихи безукоризненны, их запоминаешь мгновенно. Потому что все слова находятся на своем месте и никакими другими их не заменить. Трудно запоминать плохие стихи. Про стрельцов скажу, что у нас совершенно «офигенский» знак, и мы, в общем, замечательные люди, но есть у нас недостаток. По нашей эмоциональности и увлеченности мы часто бываем невнимательны и даже немножко бестактны. Потом мы это замечаем и пытаемся исправить, но получается еще хуже. Вот такие мы – стрельцы.
– Вы много лет вели передачу «Смак». А сами-то любите готовить?
– Не только вел, я ее еще и придумал. И готовить, между прочим, люблю. Потому что голова отключается, и отдыхаешь. Готовить для самого себя глупо. Поэтому если готовишь, то сразу много и зовешь гостей. И уже от предвкушения теплого застольного общения возникает большая радость. И, конечно, это продлевает жизнь.
– Какую музыку вы любите?
– Я поклонник волновой теории. Не потому что я такой старый, а потому что мне действительно повезло. В конце 60-х был бум музыкального изобретательства. В 30-х был настоящий музыкальный взрыв в джазе. Все лучшее, великое в джазе было написано тогда. Я люблю музыку этих эпох и слушать, и играть. Сбылась моя мечта, я открыл маленький джазовый «Джемклуб» на улице Сретенка 11, там столиков всего на сорок человек, но зато всегда хорошая атмосфера и каждый день людно и тепло.
– Почему год назад отменили ваш концерт?
– Не знаю, пока никто не сознался. Кто-то нагадил и убежал. Но все-таки я здесь! И надеюсь, что осенью мы приедем с «Машиной времени» и будем вместе безмерно счастливы.
– Вы знаете, что у нас прошли дни Макаревича?
– Что, я уже умер? Друзья, я, конечно, читал в интернете и мысленно был с вами.
– Подскажите, как воспитать маленького человека в современном мире?
– Неблагодарное дело давать советы. Могу сказать одно, надо всегда говорить с ребенком как со взрослым, как только он открыл глаза. Не сюсюкать, а разговаривать как со взрослым человеком. Когда мне было лет пять, это уже не маленький человек, к пяти уже дверки закрываются. С двух до пяти человек получает основную информацию, которую потом несет по всей жизни: что такое хорошо и что такое плохо. Так вот, в пять лет отец читал мне «Облако в штанах» и заводил второй концерт Рахманинова. Бабушка ему говорила: «Что ты ему читаешь, он же ничего не понимает!», а папа говорил: «Все он уже понимает!» Я с тех пор раннего Маяковского знаю наизусть. Может, я и стихов бы не писал, если бы папа не читал мне Маяковского. Не надо думать, что они маленькие. Они не маленькие. Захлопывается дверка очень быстро, и надо поторопиться наполнить ребенка хорошим содержанием.
– Когда выйдет очередная ваша книжка?
– Ничего такого программного пока не планируется – копится потихоньку материал. Я пишу в «Русский пионер». У них каждый номер посвящен какой-то глобальной теме. И это всегда очень интересно – вспоминать, что с тобой происходило на эту тему. У нас там хорошая компания. Даже Владимир Владимирович как-то заметки писал.
– Как вы справляетесь с нападками?
– Я с ними не воюю. Зачем вставать на одну ступеньку с тем, кто что-то про тебя врет? Никогда не надо на это обращать внимание. Я верю, что со временем все у нас будет хорошо, поэтому давайте сохранять достоинство.
– Что послужило толчком к написанию «Марионеток» и «Битвы с дураками»?
– Это 73-74-й год. И это очень забавно, потому что только ленивый нам не подмигивал по-заговорщицки и не спрашивал: «Это про пленум?», «про Политбюро?», «а мы думали, это про съезд ВЛКСМ!» Люди хотят увидеть виноватого и показать в него пальцем, совершенно при этом забывая про себя. Я всегда говорил: «Ребята, это про вас!» К моему большому сожалению, песни не стареют. Они равно актуальны, что тогда, что сейчас. Поэтому «Машине времени» – 47 лет, и ее песни слушают тогда и теперь. Я оптимист по природе, меня интуиция не подводит. Думайте о хорошем. И оно начнет сбываться. Думаете все время о плохом, смотрите про войну и взрывающиеся небоскребы – очень скоро это станет вашей реальностью. Давайте вместе думать о хорошем, помогать близким, радовать их. В чем магическая сила тоста – в этом мощном единении. Если бы все человечество налило себе по чуть-чуть и выпило бы за что-то хорошее, чтобы дети были здоровы, чтобы не было войны, земля бы вздрогнула, а это хорошее непременно случилось бы.
